Недавно в Крымиздате вышла брошюра "Растет благосостояние и культура трудящихся". Факты и цифры, которые приводятся в этой брошюре, звучат, как настоящая поэзия - поэзия жизни. В самом деле, ведь не так далеки те времена, когда в Крыму было всего 16,1 тыс. гектаров садов и виноградников, а сейчас их имеется уже 206,5 тыс. В санаториях и домах отдыха ежегодно лечится и отдыхает свыше 300 тыс. человек - в противоположность дореволюционной цифре - 1550.
      Сравниваешь цифры и думаешь о "полуденной Тавриде", которую наши современники превращают в благословенный край человеческого счастья. Еще думаешь о том, что, вероятно, в гуще людей, преобразующих действительность, живут и творят те, кто призван сегодня художественно запечатлевать новое в жизни и душах лю-дей-творцов. И невольно рука тянется к библиотечной полке, где под рубрикой "Поэты Крыма" плотно прижались друг к другу около трех десятков книжек - "собранье пестрых глав" молодой местной поэзии.
      Истекшее пятилетие - наиболее продуктивный и обнадеживающий период в продвижении крымской лирики. Поэты стали требовательнее к слову, их мысли возмужали в раздумьях. Предпринимались попытки оказать нечто впечатляющее - на уровне подлинной поэзии - о нашем веке. Но какая это трудная задача! И не только для крымской музы. Вряд ли какая-нибудь другая эпоха мировой истории может сравниться с нашей по своему высокогероическому "кладу, пафосу "невиданных перемен", в технике и общем жизнеустройстве.
      Очевидно, не напрасно так горячо и повсеместно заговорили сейчас поэты о своей сопричастности к эре научных переворотов и космических ракет. Ну, конечно же, колдовская сила поэзии нужна сегодня и физику, и рабочему, и виноградарю, и ее не выбросят за борт корабля, пересекающего пространство к Луне и Солнцу. Во всяком случае есть непобедимое и вечное очарование у той лирики, которая соединяет в себе щедрость поэтического вы-сказывания с живым откликом на те ответственные вопросы, которые ставит перед ней современность. Самой почетной задачей поэта всегда останется уловление в стихах "темперамента времени", всего захватывающего и интересного, что творит человек.
      Магистральные пути к современности давно проложены в крымской поэзии. Не выходя за рамки самых ярких примеров, укажем на крымские стихи Маяковского и Луговского. Обидно, когда некоторые поэты уходят от этих революционных и новаторских традиций, сворачивают на спокойные тропы интимных переживаний.
      Конечно, не следует забывать, что поэзия имеет свою художественную специфику. "По самой строчечной сути" своей лирика есть самовыражение и душеизлияние поэта. Все это так. Однако у настоящего художника за любым зорко подсмот-ренным фактом жизни чувствуется биение пульса его многомиллионного собрата по мыслям и переживаниям. Поэт не может быть "пригнан" к сугубо частной жизни, и, "говоря как бы про себя", он умеет говорить "очень не про себя" (А. Твардовский).
      Не всегда даже крупным мастерам удается выразить в лирических образах, раздумьях самое одухотворенное и самое важное в своем времени. Как уловить, по выражению ялтинского лирика С. Супоницкого, "на радары" своего творчества "очертания будущих времен"? Вот над чем за-думываются ныне читатель и литератор.
      В поэзию за последнее время пришли молодые. У них разные голоса, разные творческие предчувствия и достижения. Крымиздат организовал выпуск в свет стихотворных сборников под рубрикой "Первая книга поэта". Читателям уже знакомы относящиеся к этой серии "Рыбацкие зори" В. Клименко, "Открытое море" В. Демьянова и "Весенний дождь" Г. Волынина.
      Стихи Клименко позволяют поставить вопрос о том, можно ли в наше время писать так, "как птица поет на дереве", без дум о жизни, ее сложности и противоречиях? Клименко не без поэтических способностей. По стихам его книги сразу видишь, что перед тобой не какой-нибудь первый встречный из начинающих. Он умеет внятно передать поэзию морских просторов, рыбацких зорь. Споры с бурями, ночной лов, когда "в свете ярких фар кипит, блистая, серебро трепещущее рыб"; рейды "под звездным южным небосклоном" в описаниях его полны какой-то наивной, немудрящей прелести. Поэт радостно сообщает о подсмотренных им привлекательных внешних черточках бытия: "От восторга "Грузию" по борту хлопает ладошкою волна". Интересно, с какой целью делаются эти зарисовки? Неужели поэт просто радуется морю, небесам, го-рам, удачной рыбной ловле и ничего больше? Ждешь, вот-вот откроется какой-то секрет, некое подводное течение, которое скажет многое о задушевной, главной мысли автора. Но нет, смыслом у В. Клименко является само наслаждение внешним обликом мира в его поэтических проявлениях, увиденных к тому же в небольшом диапазоне. Составной частью подобного творческого наслаждения является профессиональная гордость рыбака, выраженная опять-таки наивно и простосердечно.
      "Но как ни коченели на ветру,
      Мы все-таки на лов не опоздали" или:
      "И у меня на сердце хорошо -
      Мы в третий раз на выгрузку
                              приходим".
      Когда В. Клименко говорит о рыбаках, они являются ему в виде широкоусых статных мужчин с набухшими жилами на руках. Они гребут до жжения в ладонях и ловко бросают "в трюм диски камбалы в шипах". Современники ли это? Должно быть. Но, с другой стороны, еще в первые века такие же статные мужчины выходили в море за камбалой из крымских античных поселений, и так же "след пузырчатый" ложился "у баркаса за кормой". Фигура климентовского рыбака остается для нас во многом условной, поэтически не проясненной. Это же касается и авторского чувства современности.
      Поклонники стихов Клименко - не беремся утверждать, что таковых не существует, могут сказать: "Какой же грех в том, что поэт создает образы условные, зато не. бездарные и согретые поэзией? Разумеется, хорошо, когда поэзия радует нас современностью тем и мыслей, но вспомним Александра Грина, нашего земляка. Вот кто создал законченный мир ро-мантической условности! Но, несмотря на то, что Грин жил в Старом Крыму, он нужен и "новому" Крыму. - всем советским людям. Они нам просто необходимы, его волшебные города, которых нет на земле, эти его таинственные моряки. Через них мы узнаем нечто такое о жизни, что не передашь и не заменишь ничем".
      Но не будем слишком поспешны, относя Грина к оторванным от действительности праздным мечтателям. Может быть, фан-тастически-стилизованное по общему колориту, ситуациям и месту действий творчество Грина вполне современно по методу психологического анализа героев, всегда стремящихся к прекрасному, отрицающих самодовольную трезвость...
      У Клименко дело обстоит "хуже". Его поэтическое мышление сугубо конкретно и ограничено узким кругом личных интересов. Правда, интересы его идут от современной жизни. Но что толку в такой "урезанной" современности. Главный лирический герой автора бессилен организовать свою мысль, и ее поэтическое выражение не выходит за пределы обиходной практики. Все, что не относится к морю, красоте зорь и рыбной ловли, для его лиры является пока "белым пятном".
      За последние годы крымская лирика становится все интимнее. Прежнее пристрастие к внешней описательности теснится духом внутренней взволнованности. Поэзия задумалась о воспитании чувств человека. В этой связи можно (рассматривать большинство лирических стихотворений Демьянова. Пафос стихов Демьянова - в прославлении советского военного моряка мирных лет. Поэту милы трудовые будни военного корабля, который "исчертил бумагу небосвода карандашами движущихся мачт". Флотскую четкость и простоту берет Демьянов в основу своих стихов. Он близок своим героям не только по службе, но и повседневным жизнеощущением.
      "Вот и отпуск.
      Ни моря,
      Ни вахты,
      Ни железного топота ног...
      И легко,
                              и тревожно как-то
      Без сигналов учебных тревог".
                  ("Тихое утро")
      В интимной лирике Демьянов держится на уровне мужественного моряцкого товарищества. Несмотря на любовь к семейной теме, он никогда не опускается до унизительной "семейщины", о которой оказал Маяковский: "Любите Машу и косы ейные. это ваше дело семейное".
      "Мы в лапту не играли вместе,
      Не читали букварь вдвоем,
      Дай мне дочь - Подари мне детство
      Темноглазенькое твое!"
                  ("Детство")
      Здесь известная сентиментальность сочетается с конкретностью выражения современного гражданского стиха, передающего живую естественность переживания.
      Манера Григория Волынина, выступившего ныне с первой книжкой стихов, сложилась давно. В биографической справке к сборнику узнаем, что его стихи начали печататься еще в альманахе. "Вчера и сегодня" под редакцией А. М. Горького. Рассматривая сборник "Весенний дождь", хочется выделить прежде всего, зоркость автора к подробностям примелькавшихся картин природы. Не однажды при чтении стихов Волынина внутренне удивляешься: "Как удачно!" Удачно, когда "у берега колышутся едва медуз расколотые льдинки". Удачно, когда заблестели "окна новой школы, чистые, как детские глаза".
      Мастерство любования красочными штрихами жизни сближает в какой-то степени Волынина с Клименко. Но есть и разница. В стихотворении "Кто назвал тебя Черным?.." "вечный и яростный" спор моря воспринимается почти на уровне некоего символа, символа немирной жизни людей на планете, но, вместе с тем, это не традиционная символическая фигура, а ее особая форма. Образ моря у Волынина так и остается образом моря, через который как бы просвечивает обобщенная мысль автора. Эта смысловая емкость стихов там, где она достигнута, несомненно, шаг вперед по сравнению с Демьяновым.
      Близок к удаче Волынин и в тех стихах, где разоблачаются эгоизм, распущенность, мертвая житейская мудрость - "тащи все в дом и ничего из дома". Дух старой скопидомской морали, не изжитой подчас у нас, материализуется автором в образе "духовного гардероба - во всю стену:
      "Сюда заточены, как в каземат,
      Костюмы, платья с разрисовкой
                              броской,
      Здесь, как трофеи гордые, лежат
      Цветные иностранные обноски".
      Вместе с тем складывается впечатление, что в поэме "Чужой брат", откуда процитированы эти строки, Волынин почти демонстративно начинает "припугивать" "современного Плюшкина".
      "Не так давно от вас уехал сын -
      В разладе этом вы виновны сами.
      Не страшно вам, доживши до седин,
      Остаться в доме одному с вещами?"
      В конце поэмы, как это ни странно, не слышно подлинного презрения к "чужим братьям" всех советских людей, а" есть только выговор определенному лицу, о котором известно даже, что оно проживает в Гурзуфе и обидело родную сестру из поселка Никита. Нам кажется, что, увлекшись обличением конкретного общественного зла, автор ограничил свои представления о том, чего ждут советские люди от сатиры. Поэт явно забыл, что оружие смеха дается писателю не для того, чтобы как-то компенсировать обиженному его безвинные страдания, а для того, чтобы вскрыть и вынести на суд общественности социальные причины бичуемого зла. А для решения этой задачи нужен иной, более веский склад критики.

      Одним из активных ялтинских лириков является Г. Пятков.
      Во многом наивны были первые поэтические опыты Г. Пяткова. Он создал лирические миниатюры, залитые солнцем, часто оживленные яркой художественной деталью: "Солнце в розовой рубашке вышло в поле на рассвете". Что в них изоб-ражалось? Некие суммарные южные пейзажи. Охотно писал Пятков фигуры рыбаков, колхозников, занятых полевыми работами. Но редко в его стихах эти фигуры выходили за черту поэтической условности и становились фигурами реальными, художественно зримыми.
      В 1958 году Г. Пятков выпустил свой третий сборник - "Солнце на скалах". Одно из значительных его стихотворений здесь называлось "Вершина". И весь творческий путь Г. Пяткова нам представляется с тех пор, как восхождение к упругой крепости,
      "Здесь -
      Солнце на скалах.
      Внизу под ногами
      Колышется вечер
      Своими огнями
                              И ветры
      Тугим ударяют порывом,
      Здесь -
      Братской могилы гранит
      Над обрывом.
      Здесь,
      В сердце Ай-Петри,
      Лежат партизаны.
      Здесь - солнце на скалах.
      Развейтесь, туманы!"
      прозрачности поэтического слова.
      Важность, этапность этого стихотворения в творчестве Г. Пяткова состоит в том, что здесь ему впервые удалось создать высокую, звучную лирику, овеянную дыханием гор и неба, борьбой мрака и солнца, несущую в то же время своеобразный социальный заряд. Разве это не удача - сравнить Ай-Петри с гигантским мавзолеем павшим героям? И разве не поднимает поэтический авторитет Г. Пяткова то обстоятельство, что ему удалось передать поэзию крымской природы, а это не так просто. Стихотворение "Вершина" как бы заявило о качественно новой образности, созревшей в душе поэта.
      На новую "вершину" поднялся Г. Пятков в цикле стихав "За рекой Тоболом". Они появились в результате трехмесячной по-ездки на целину летом 1957 года. Впрочем, тематика лучшей части цикла не отличается новизной. Это рассказ о трудовых буднях, энтузиазме юных строителей первых пятилеток.
      "Нам нелегко
      Давалось в те года
      Житье в палатках тесных
      У обочин,
      Но выручала молодость всегда
      И наша гордость званием -
                              "Рабочий".
                  ("Строители дорог")
      В этих стихах Г. Пятков прочно удерживается на достигнутом художественном уровне. Примечательно, что вся энергичная конкретность изображения здесь идет от ярких и суровых отроческих воспоминаний поэта, оживших под напором целинных впечатлений.
      Творчество Пяткова находится в движении и совершенствовании. Может быть, не случайно в последние годы поэт прикоснулся к масштабной, "космической" лирике и сумел ее образы сделать доступными нашему зрению. Речь идет о стоящем пока особняком в его творчестве стихотворении "Земля".
      У каждого свои пути. Буквально "с неба" спустился в поэзию штурман морской авиации Н. Криванчиков.
      Его порядком "вспыхнувшие" за последнее время книги стихов не обойдены ни горячей похвалой, ни справедливыми нареканиями. В 1956 г. печатно похвалил поэта Н. Грибачев, похвалил со всем присущим ему темпераментом полемиста. И, на наш взгляд, чуточку перегнул палку. Дело в том, что уже тогда у Н. Криванчикова была некоторая удалая небрежность в подборе поэтических выражений. Замечено также, что из одного издания в другое кочевала по его сборникам вся "компания" застарелых стилистических погрешностей, которые не убирались автором. Это уже совсем плохо. Ведь хотя бы те шероховатости стиля, на которые в свое время вскользь указал Грибачев, можно было устранить? Грибачев писал так: "Даже по этим строкам, может быть, не лишенным некоторой сбивчивости, легко устранимой при редактуре, видно, что поэт... не ищет приблизительных решений".
      О сбивчивости каких строк шла речь? Цитируем их полностью.
      "Всем павшим - слава!
      Жизнь их - в нас жива!
      Диктуй же, сердце, мне, диктуй слова,
      Да так, чтоб строчки пахли ковылем,
      Бензином пахли, чтоб горели кровью,
      Чтоб стих мой, как качание крылом,
      Летел друзьям погибшим к изголовью.
      Давай напишем так: лишь - тронь
                              листок,
      Где все на первый взгляд давно
                              знакомо.
      Мгновенно из-под пальцев брызнет сок
      Некошенной травы аэродрома..."

      Почему у Криванчикова "качание крылом" летит к изголовью погибших? и "стих" тоже? И что это за листки, где "все на первый взгляд давно знакомо"? Пожалуй, часть вины за печатное повторение этих несообразностей несет и редакционный отдел Крымиздата, не зоркий подчас к тексту выпускаемых книг. Может быть, многие отличные по замыслу стихи Криванчикова не действуют на читателя по-настоящему из-за своей сбивчивости. Не все в этих стихах сведено к тому гармоническому единству, которое легко проникает в душу, вызывая радостное ответное чувство.
      Криванчиков неплохо пишет о людях флота и морской авиации, их нелегкой и романтической жизни, неотделимой от воинской службы. Нет ли противоречия в том, что мы приветствуем стихи, только что подвергнутые критическим замечаниям? Нет, мы только стремились обратить внимание поэта, на то, как назрела для него задача повышения порога качества, и оградить его будущие стихи от вторжения небрежности. Что же касается лучших произведений Криванчикова, то в них нас привлекает идущий из глубины сердца мотив любви к небу и полетам.
      "Иной вот шутит о своей судьбе,
      Мол, в жизни выше крыши дома
                              не был.
      А я представить не могу себе,
      Чтоб кто-то мог не тосковать по небу".
                  ("Дума о небе")
      Поэт слагает гимны в честь тяжелого, но упоительного труда летчика. Его резкий, порывистый поэтический почерк, стремительная интонация сродни грохоту и свисту воздушных бурь:
      Мне все чаще полеты над скалами снятся.
      Небо, нужно ль в любви мне тебе
                              объясняться?
      И в просторах твоих Вместе с громом и ветром
      Налетал
      Много тысяч уже
      Километров.
      Если вдуматься в многие тысячи эти:
      Целый месяц отсутствовал я на планете.
      Мне навстречу летели высоты и дали,
      Грохот моря моторы мои заглушали,
      Мне восторженно молнии путь освещали,
      И дожди ливневые по крышам стекали.
                  ("Летать")
      Как же сливается в стихах Н. Криванчикова вот это непосредственное поэтическое чувство любви к полетам и представление о серьезных задачах поэта в наши дни? Для Н. Криванчикова жизнь военного летчика - это не просто тяжелая служба, которая, как известно, лучше всего идет, когда "солдат спит". Нет, это целый мир интенсивных переживаний. Но в глубине своих профессиональных радостей он открывает нам тайную тревогу: "Мы у всей вселенной на виду, "Наши города "накрыты" сетками вражеских прицелов. Вот описание одного из полетов над границей:
      "Мы курсом на луну
      Летим над Крымом.
      И в небесах, синеющих, как лед,
      Хвостатые созвездья свищут мимо,
      Едва не задевая самолет..." Но - внимание! Совсем рядом, за морем...
      ..."Янки, в парке вырубив чинары,
      Конечно, не одним десятком глаз
      Клейменных в Филадельфии радаров
      С турецких берегов глядят на нас".
      Поэтому стихотворение заканчивается на такой высокой ноте: "Летим, и всем гвардейским экипажем даем тебе, Россия, клятву в том, что мы тебя всегда прикроем нашим надежным сильным, ласковым крылом".
                  ("Над Крымом").
      Патриотическая поэзия Н. Криванчикова знает ту степень тревоги, которая волнует, как предощущение боя ("Тревога! А вдогонку жены чуть слышный шепот: "Началось?"), и заставляет молодое сердце гордо отрекаться от мирных радостей: ведь они, "может быть, накануне тяжелой войны".
      "А так ли уж спокойно под луной,
      Чтобы беспечным бабочкам под стать
      Могли мы, позабыв тот срок иной,
      И вальсы, и фокстроты танцевать!.."
                  ("Призывники").
      В синих просторах Н. Криванчикова нет места легкомыслию. Человек в этой обстановке отрешается от мелочности и начинает думать о главном - о долге перед Родиной.
      Криванчикову удалось выразить некоторые существенные стороны нашего сознания - тревогу и чувство личной ответственности за спасение человечества от угрозы кошмарной войны. Но психология современной новой личности сложнее. Она включает в себя и радость жизни. Певец "середины века" В. Луговской считал наше время веселым и страшным одновременно. Так оно и есть. Но мы знаем, что в конечном счете побеждает добро.
      "О том, что знаю лучше всех на свете, сказать хочу. И так, как я хочу". В этих словах А. Твардовского передано понимание нужности людям каждого поэтического дарования, даже скромного по своему художественному, так сказать, рангу. Но где граница между поэзией и ремеслом? Как отличить настоящее от подделки?
      Никто не может дать математически точный ответ на этот вопрос. Стихи, которые будят в нас волнение или особую задумчивость, или приносят радость открытия совершенно нового эстетического мира, должно быть, и есть поэзия. Не оттого ли, что А. Милявский, автор сборника "Раздумье", не часто раздумывал над своим вдохновеньем, и родились некоторые его стихи без живого и оригинального видения. Вдобавок они аккуратно размерены и зарифмованы, безупречно идейные, так что даже раздражают своей безупречностью. В них невозможно уловить, какие стороны действительности больше всего привлекают внимание автора, хорошо ему знакомы, до боли любимы. Поскольку это так, возникает подозрение, а не является сама эта тяга к внешней вышколенности главным пафосом сборника?
      По профессии Милявский - врач. Но поэзия избранной им специальности ускользает от него, восхищение перед гуманным трудом хирурга - только перед результатом, а не процессом труда - лишено лирического чувства и отдает литературщиной:
      Шепчешь ты себе: "Я начинаю..."
      Чуть дрожат тревожно пальцы рук...
      Маленькая, хрупкая, прямая,
      Ты решилась, ты теперь - хирург!
      ...Солнце голубое заглянуло
      Сквозь полузамерзшее стекло,
      За ночь в деревенский переулок
      Острые сугробы намело.
      И, накинув сверху телогрейку,
      Ты, глаза усталые смежив,
      Прикорнула прямо на скамейке,
      "Хирургию" рядом положив".
                  ("Экзамен").
      Какая трогательная красивость в двух последних строчках! Впрочем, это единственное стихотворение на профессионально-трудовую тему.
      Некоторые крымские поэты считают свое творчество неполным без стихов на тему "Пушкин в Крыму". Среди них мы застаем и Милявcкого. Им созданы рифмованная иллюстрация к известной картине Айвазовского и Репина: тот же "прибой" у каменной площадки, знакомая поза прощания со "свободной стихией". Великий поэт сходит на берег у Милявcкого для того, чтобы засвидетельствовать свои свободолюбивые раздумья: "Умчаться бы туда, где за свободу на бой сынов Эллада подняла" и т. д.
      Мы выбрали наугад два стихотворения, из них первое не имеет никакого отношения к жанру "Раздумий" - это маленькая новелла с вполне определенным сюжетом. Таких стихотворений в сборнике около половины. Обратимся к собственно "раздумьям" Милявского. Вот автор обдумывает особенности поведения мальчика, прыгающего в море. Как странно, что мальчишка не косится на женскую половину зрителей: значит, не "изведал" еще "сердечной дрожи!" Справедливости ради скажем, что в этом стихотворении намечаются контуры удачно схваченного образа:
      "Он ласточкой ныряет деловито,
      Отфыркиваясь, как паровичок,
      И рассекает воду глянцевитым,
      Воинственным мальчишеским плечом".
                  ("Мальчишка")

      Однако анализ психологических процессов здесь просто банален.
      Вот разводящиеся супруги из стихотворения "Ночной разговор". "Он" произносит длинную и бесплодную декламацию, венцом которой является вывод: "Нет, не сверхъестественные силы между нами пропасть провели" - мы "сами погасили" чувство. Вот девушка отправляется на первое свидание и... ее никто не встречает. Это, конечно, грустно. Но это поправимо в ее возрасте. Однако, к чему заполнять сборник подобными трюизмами? Они начисто лишены того, что можно определить, как само вещество поэзии. Поэт, воспитай свой вкус сам - вот такие слова, перефразируя известное латинское выражение, хочется сказать, читая сборник Милявского.